Неточные совпадения
Сошелся мир, шумит, галдит,
Такого
дела чудногоВовек не приходилося
Ни видеть, ни решать.
«
Чудные! как вы смотрите! —
Сказал купец с усмешкою, —
Тут
дело не в комплекции...
А поболтать было бы о чем: кругом народ дикий, любопытный; каждый
день опасность, случаи бывают
чудные, и тут поневоле пожалеешь о том, что у нас так мало записывают.
Чудная, однако же, вещь: на другой
день, когда подали Чичикову лошадей и вскочил он в коляску с легкостью почти военного человека, одетый в новый фрак, белый галстук и жилет, и покатился свидетельствовать почтение генералу, Тентетников пришел в такое волненье духа, какого давно не испытывал.
Татьяна любопытным взором
На воск потопленный глядит:
Он чудно вылитым узором
Ей что-то
чудное гласит;
Из блюда, полного водою,
Выходят кольца чередою;
И вынулось колечко ей
Под песенку старинных
дней:
«Там мужички-то всё богаты,
Гребут лопатой серебро;
Кому поем, тому добро
И слава!» Но сулит утраты
Сей песни жалостный напев;
Милей кошурка сердцу
дев.
Варвара. Ты ее не знаешь! Она ведь
чудная какая-то у нас. От нее все станется! Таких
дел наделает, что…
Она крепко пожимала ему руку и весело, беззаботно смотрела на него, так явно и открыто наслаждаясь украденным у судьбы мгновением, что ему даже завидно стало, что он не
разделяет ее игривого настроения. Как, однако ж, ни был он озабочен, он не мог не забыться на минуту, увидя лицо ее, лишенное той сосредоточенной мысли, которая играла ее бровями, вливалась в складку на лбу; теперь она являлась без этой не раз смущавшей его
чудной зрелости в чертах.
Странное
дело: в его сердце вдруг закипела какая-то бессмысленная и
чудная досада на то, что ее тут нет.
Я часто испытывал жгучую тоску в
чудный лунный вечер в прекрасном саду, в солнечный
день в поле, полном колосьев, во встрече с прекрасным образом женщины, в зарождении любви.
Бывали здесь богатые купеческие свадьбы, когда около дома стояли
чудные запряжки; бывали и небогатые, когда стояли вдоль бульвара кареты, вроде театральных, на клячах которых в обыкновенное время возили актеров императорских театров на спектакли и репетиции. У этих карет иногда проваливалось
дно, и ехавшие бежали по мостовой, вопя о спасении… Впрочем, это было безопасно, потому что заморенные лошади еле двигались… Такой случай в восьмидесятых годах был на Петровке и закончился полицейским протоколом.
Часов в пять
чудного летнего утра в конце июня 1870 года с книжками филаретовского катехизиса и церковной истории я шел за город к грабовой роще. В этот
день был экзамен по «закону божию», и это был уже последний.
— Ну, ничего, выучимся… Это карта Урала и прилегающих к нему губерний, с которыми нам и придется иметь
дело. У нас своя география. Какие все
чудные места!.. Истинно страна, текущая млеком и медом. Здесь могло бы благоденствовать население в пять раз большее… Так, вероятно, и будет когда-нибудь, когда нас не будет на свете.
Старик Колобов зажился в Заполье. Он точно обыскивал весь город. Все-то ему нужно было видеть, со всеми поговорить, везде побывать. Сначала все дивились
чудному старику, а потом привыкли. Город нравился Колобову, а еще больше нравилась река Ключевая. По утрам он почти каждый
день уходил купаться, а потом садился на бережок и проводил целые часы в каком-то созерцательном настроении. Ах, хороша река, настоящая кормилица.
Все-таки стала вдруг такая
чудная девушка, — и как она хороша, боже, как она хороша,
день ото
дня лучше!
Дорога в Багрово, природа, со всеми
чудными ее красотами, не были забыты мной, а только несколько подавлены новостью других впечатлений: жизнью в Багрове и жизнью в Уфе; но с наступлением весны проснулась во мне горячая любовь к природе; мне так захотелось увидеть зеленые луга и леса, воды и горы, так захотелось побегать с Суркой по полям, так захотелось закинуть удочку, что все окружающее потеряло для меня свою занимательность и я каждый
день просыпался и засыпал с мыслию о Сергеевке.
Чудное, сударь, это
дело! и доселе понять не могу, зачем она меня в город выслала.
Вы сами видите, Варвара Петровна, что тут недоразумение, и на вид много
чудного, а между тем
дело ясное, как свечка, и простое, как палец.
С тех пор хранил я этот порошок,
Среди волнений жизни трудной,
Как талисман таинственный и
чудный,
Хранил на черный
день, и
день тот недалек.
Дело происходило уже осенью в Ницце. Однажды утром, когда я зашел к ней в номер, она сидела в кресле, положив ногу на ногу, сгорбившись, осунувшись, закрыв лицо руками, и плакала горько, навзрыд, и ее длинные, непричесанные волосы падали ей на колени. Впечатление
чудного, удивительного моря, которое я только что видел, про которое хотел рассказать, вдруг оставило меня, и сердце мое сжалось от боли.
Но на его несчастие
дела его шли так худо, что ее-то, эту
чудную Ксению, он никак более и не видал. Как он ни проснется, все сидит возле него женщина, да не та, а спросить ему казалось неловко и совестно. Разве ее похвалить за красу? Но как же это мог себе позволить благородный и начитанный дворянин?
Ипполит. Да кому нужно понимать-то его! Пусть творит, что
чуднее. У человека умного можно понять всякое
дело, потому у него ко всему есть резон; а если у человека все основано на одном только необразовании, значит, он как во сне, кто же его поймет! Да мне уж теперь все одно, как он ни чуди.
Я убежден, что Николай Матвеич не променял бы своей передней ни на какие блага мира.
Дело в том, что из единственного окна этой комнаты открывался
чудный вид на родные зеленые горы.
Как нарочно, погода стояла
чудная, и, сидя
день и ночь над тетрадками лекций, я мучительно завидовал каменщикам, сидевшим перед нашими окнами с обвязанными тряпками ступнями на мостовой и разбивавшим упорные голыши тяжелым молотком.
Ехав домой, он предавался сладостным мечтаниям. Перспектива будущей семейной жизни рисовалась пред ним в
чудном свете; вот будет свадьба: какой это
чудный и в то же время страшный
день! Какое нужно иметь присутствие духа и даже некоторое… а там, там будет лучше, там пойдет все ровнее, попривыкнешь к новому положению; тут-то вот и можно наслаждаться мирно, тихо. В это время Павел подъехал к крыльцу, и необходимость вылезть из дрожек остановила на несколько времени его мечтания.
Он даже придумал, что с ней говорить; он расскажет ей, что видел сон, а именно: будто бы он живет в Москве, на такой-то улице, в таком-то доме, а против этого дома другой, большой желтый каменный дом; вот он смотрит на него; вдруг выходит девушка,
чудная, прекрасная девушка; ему очень хотелось к ней подойти, но он не решался и только каждый
день все смотрел на эту девушку; потом вдруг не стал ее видеть.
— Я только что пережил светлые,
чудные, неземные минуты. Но я не могу рассказать вам всего, потому что вы назовете меня сумасшедшим или не поверите мне. Будем говорить о вас. Милая, славная Таня! Я вас люблю и уже привык любить. Ваша близость, встречи наши по десяти раз на
день стали потребностью моей души. Не знаю, как я буду обходиться без вас, когда уеду к себе.
А того батенька и не рассудили, что это были святки, праздники — какое тут учение? можно ли заниматься
делом? надобно гулять, должно веселиться; святки раз в году; не промориться же в такие
дни над книгами!
чудные эти старики! им как придет какая мысль, так они и держатся ее, — так и батенька поступили теперь: укрепясь в этой мысли, начали раздражаться гневом все более и более, и придумывали, как наказать детей?
Некоторые из этих волокит влюбились не на шутку и требовали ее руки: но ей хотелось попробовать лестную роль непреклонной… и к тому же они все были прескушные: им отказали… один с отчаяния долго был болен, другие скоро утешились… между тем время шло: она сделалась опытной и бойкой
девою: смотрела на всех в лорнет, обращалась очень смело, не краснела от двусмысленной речи или взора — и вокруг нее стали увиваться розовые юноши, пробующие свои силы в словесной перестрелке и посвящавшие ей первые свои опыты страстного красноречия, — увы, на этих было еще меньше надежды, чем на всех прежних; она с досадою и вместе тайным удовольствием убивала их надежды, останавливала едкой насмешкой разливы красноречия — и вскоре они уверились, что она непобедимая и
чудная женщина; вздыхающий рой разлетелся в разные стороны… и наконец для Лизаветы Николавны наступил период самый мучительный и опасный сердцу отцветающей женщины…
В тот самый год, осенним
днем,
Между Железной и Змеиной,
Где чуть приметный путь лежал,
Цветущей, узкою долиной
Тихонько всадник проезжал.
Кругом, налево и направо,
Как бы остатки пирамид,
Подъемлясь к небу величаво,
Гора из-за горы глядит;
И дале царь их пятиглавый,
Туманный, сизо-голубой,
Пугает
чудной вышиной.
Близ рубежа чужой земли
Аулы мирные цвели,
Гордились дружбою взаимной;
Там каждый путник находил
Ночлег и пир гостеприимный;
Черкес счастлив и волен был.
Красою
чудной за горами
Известны были
девы их,
И старцы с белыми власами
Судили распри молодых,
Весельем песни их дышали!
Они тогда еще не знали
Ни золота, ни русской стали!
Глафира Фирсовна. Капризные старики кому милы, конечно. Да старик-то он у нас
чудной: сам стар, а капризы у него молодые. А ты разве забыла, что он твоему мужу был первый друг и благодетель? Твой муж перед смертью приказывал ему, чтоб он тебя не забывал, чтоб помогал тебе и советом, и
делом, и был тебе вместо отца.
К Ваньковским ездила еще одна дама, некто Лизавета Николаевна Пионова, и ездила почти каждый
день, рыжая, рябая, с огромным ртом, влажными серыми глазами и, по-видимому, очень хитрая: к Марье Виссарионовне она обнаруживала пламенную дружбу, а от Ивана Кузьмича приходила в восторг и всегда про него говорила: «
Чудный человек!
В путь шествующему человеку первое
дело сопутник; с умным и добрым товарищем и холод и голод легче, а мне это благо было даровано в том
чудном отроке Левонтии.
— Строжайше запрещено-с. Были
чудные примеры-с. Один молодой корнет, цвет и надежда высшего семейства, глядя на него, усмехнулся. «Что ты смеешься? — сказал, рассердившись, старик. — Через три
дня ты сам будешь вот что!» — и он сложил накрест руки, означая таким знаком труп мертвеца.
Здесь вы встретите усы
чудные, никаким пером, никакою кистью не изобразимые; усы, которым посвящена лучшая половина жизни, — предмет долгих бдений во время
дня и ночи, усы, на которые излились восхитительнейшие духи и ароматы и которых умастили все драгоценнейшие и редчайшие сорты помад, усы, которые заворачиваются на ночь тонкою веленевою бумагою, усы, к которым дышит самая трогательная привязанность их посессоров и которым завидуют проходящие.
Мелькая, рисовался на стекле
И исчезал. На площади пустынной,
Как
чудный путь к неведомой земле,
Лежала тень от колокольни длинной,
И даль сливалась в синеватой мгле.
Задумчив Саша… Вдруг скрипнули двери,
И вы б сказали — поступь райской пери
Послышалась. Невольно наш герой
Вздрогнул. Пред ним, озарена луной,
Стояла
дева, опустивши очи,
Бледнее той луны — царицы ночи…
И наконец пора пришла…
В
день смерти с ложа он воспрянул,
И снова силу обрела
Немая грудь — и голос грянул!
Мечтаньем
чудным окрылил
Его господь перед кончиной,
И он под небо воспарил
В красе и легкости орлиной.
Кричал он радостно: «Вперед!» —
И горд, и ясен, и доволен:
Ему мерещился народ
И звон московских колоколен;
Восторгом взор его сиял,
На площади, среди народа,
Ему казалось, он стоял
И говорил…
Гражданин
Да, звуки
чудные… ура!
Так поразительна их сила,
Что даже сонная хандра
С души поэта соскочила.
Душевно радуюсь — пора!
И я восторг твой
разделяю,
Но, признаюсь, твои стихи
Живее к сердцу принимаю.
Заветный порошок я долго сберегал
Среди волнений жизни шумной,
Как талисман таинственный и
чудный,
Хранил на черный
день, и этот
день настал.
Ему нравилась степь.
Днём, идя по ней, он любил смотреть вперёд, туда, где свод неба опирается на её широкую грудь… Там он представлял себе большие
чудные города, населённые невиданными им добрыми людьми, у которых не нужно будет просить хлеба — сами дадут, без просьб… А когда степь, всё шире развёртываясь перед его глазами, вдруг выдвигала из себя станицу, уже знакомую ему, похожую строениями и людьми на все те, которые он видел прежде, ему делалось грустно и обидно за этот обман.
Из Москвы я прибыл в Питер,
Все по собственным
делам,
Шел по Невскому проспекту
Сам с перчаткой рассуждал,
Что за
чудная столица,
Расприкрасный Питембург.
Даша.
Чудное это
дело с ним сделалось! Думаю я, не придумаю. (Плачет.)
А бразильянец долго стоял и смотрел на дерево, и ему становилось всё грустнее и грустнее. Вспомнил он свою родину, ее солнце и небо, ее роскошные леса с
чудными зверями и птицами, ее пустыни, ее
чудные южные ночи. И вспомнил еще, что нигде не бывал он счастлив, кроме родного края, а он объехал весь свет. Он коснулся рукою пальмы, как будто бы прощаясь с нею, и ушел из сада, а на другой
день уже ехал на пароходе домой.
«Будь, например, я попом… Образованный и любящий свое
дело поп много может сделать… У меня давно бы уже была открыта школа. А проповедь? Если поп искренен и вдохновлен любовью к своему
делу, то какие
чудные, зажигательные проповеди он может говорить!»
Мы напились чаю, потом сварили в том же чайнике похлебку из убитого Костей рябчика и вообще блаженствовали. Жар свалил, и начиналась лучшая часть горного
дня. Отдохнув, мы отправились опять на шихан, с которого открывался
чудный вид на десятки верст. Вообще время провели очень недурно и вернулись к балагану только в сумерки, когда начала падать роса. Горные ночи холодные, и мы решили спать в балагане. Постель была устроена из горного иван-чая, который достигает высоты человеческого роста.
В иные ж
дни, прервав мечтаний сон,
Случалось мне очнуться, в удивленье,
С цветком в руке. Как мной был сорван он —
Не помнил я; но в
чудные виденья
Был запахом его я погружен.
Так превращало мне воображенье
В волшебный мир наш скучный старый дом —
А жизнь меж тем шла прежним чередом.
О,
чудное мерцанье тех времен,
Где мы себя еще не понимаем!
О,
дни, когда, раскрывши лексикон,
Мы от иного слова замираем!
О, трепет чувств, случайностью рожден!
Душистый цвет, плодом незаменяем!
Тревожной жизни первая веха:
Бред чистоты с предвкусием греха!
На другой либо на третий
день по возвращении Марьи Гавриловны из Осиповки зашла к ней мать Манефа вечером посидеть да чайку попить. Про
чудную Настину болезнь толковали, погоревали о покойнице и свели речь на Патапа Максимыча.
Ден через пять огляделся Алексей в городе и маленько привык к тамошней жизни. До смерти надоел ему охочий до чужих обедов дядя Елистрат, но Алексей скоро отделался от его наянливости. Сказал земляку, что едет домой, а сам с постоялого двора перебрался в самую ту гостиницу, где обедал в
день приезда и где впервые отроду услыхал
чудные звуки органа, вызвавшие слезовую память о Насте и беззаветной любви ее, — звуки, заставившие его помимо воли заглянуть в глубину души своей и устыдиться черноты ее и грязи.